Записки на портянках - Валерий Михайлов

С этими словами он поднес чубук к губам, а Константин торжественно поднес спичку к папиросе. В чайнике забулькало.

– Слово предоставляется, – продолжил Константин, – товарищу Мазерову, – и он торжественно передал мундштук гостю.

– Регламент? – спросил Мазеров.

– По одной реплике в прениях.

– Понял, – сказал он и сильно засосал в себя дым.

Папиросы едва хватило на один круг.

– Может еще? – спросил Мазеров.

– Не думаю, – сказал Константин. – Чуйские товарищи дерьмо не шлют.

– Логично, – согласился Мазеров.

– Ебунчик, а как насчет конспирации? – спросил товарищ Константин.

– Несу.

Самогонка разлилась по стаканам. Первым встал Партдонт.

– Товарищи! Предлагаю поднять первый тост за товарища Маркса!

– А кто это? – поинтересовалась товарищ Блядь.

– Ну что это еще за классовая безграмотность! – возмутился Константин. – С такими несознательными блядями мы к коммунизму знаете сколько идти будем!

– А что такое коммунизм? – спросила товарищ Блядь.

– Это когда все для всех и все нахаляву.

– И что, каждый мудак сможет трахать нас нахаляву? – возмутилась товарищ Блядь.

– Не каждый мудак, а высоко сознательный член общества, и потом, для тебя тоже все будет нахаляву.

– А я халяву люблю, – вставила другая Блядь.

– Хорошо, пусть будет за этого… м…

– За Маркса, – подсказал шепотом Мазеров.

Выпили за Маркса. Самогонка снова полилась в стаканы.

– А теперь, – взял слово Константин, – я предлагаю выпить за Энгельса.

– Только ж выпили, – возмутилась несознательная товарищ Блядь.

– Маркс неотделим от Энгельса, и пить за них надо без перерыва.

Выпили за Энгельса. Потом выпили за товарищей по партии, потом за конкретных товарищей по партии поименно, потом за конкретных товарищей по партии списком. Потом несознательная товарищ Блядь, воодушевленная духом революции, забралась на стол.

– Революционный танец!

Распихивая ногами тарелки, она расчистила себе площадку.

– Попрошу музыку.

Революционеры запели интернационал, а проникнутая духом революции товарищ Блядь принялась медленно раздеваться. Варшавянка застала ее в чулках и бюстгальтере нежно розового цвета.

– Вот он, флаг революции! – взвизгнул, Константин.

Товарищ Блядь тут же сняла свой розовый бюстгальтер и повязала на голову Константина, который захрюкал от удовольствия. Чулочки достались Партдонтру и Мазерову, которые повязали их, как шейные платки.

– А вам идет, – сказала Лиза.

– Надо будет ввести этот элемент в революционную форму одежды, – отреагировал Партдонт.

– Дети с красными чулками на шее! Как романтично!

– Костя, ты гений!

– А теперь наш революционный ответ! – взяла на себя роль конферансье товарищ Лиза. – Ебан, снимающий с товарища Бляди зубами трусики.

Надо сказать, что мы этот номер тщательно отрепетировали с товарищем Лизой, правда, она не говорила для чего. Я неуверенно (исключительно от количества выпитого) встал со стула. Блядь подошла к краю стола, и ее пахнущий духами животик находился как раз на уровне моего лица. Грянул веселый революционный марш. Я, стараясь делать все как можно нежнее, засунул язык под резинку трусиков и плавными движениями, облизывая ее животик, и бедра (до попочки я не смог дотянуться) начал стягивать трусики, затем, ухватившись зубами за узенькую полоску ткани между ног, потянул их вниз.

– Ссы на него! Он это любит! – закричала Лиза.

– Революционный фонтан! Революционный фонтан! Революционный фонтан! – начали скандировать товарищи.

И она, стоя, по мужски, обдала меня горячей соленой струей, и я впился ртом в ее источник влаги.

– Браво, Ебан!

Товарищи аплодировали стоя.

– А можно я на него тоже поссу? – спросила другая товарищ Блядь.

– Сегодня для всех и бесплатно! Я разрешаю! – разрешила товарищ Лиза.

– Лизочка, ты сама щедрость, вставил Константин.

– Хотите прикол? – из соседней комнаты выскочил Донтр как был, с расстегнутыми штанами. – Ленин вернулся!

– Вызывали?

– А, Ебан, заходи…

Шла гражданская война. Наш революционный отряд стоял на окраине Губернска, в частном секторе, и Партдонт занимал небольшой флигель с целыми, что было удивительно, стеклами и хорошо работающей печкой. Этот же флигель был одновременно и штабом. Из мебели в нем была койка товарища Партдонта, служившая одновременно и столом, и несколько табуретов.

Партдонт сидел на койке в одном сапоге. Другой он глубокомысленно держал в руках.

– А, Ебан, заходи, – сказал мне Партдонт и с каким-то мучительным сожалением надел второй сапог.

– Вот что, Ебан, – продолжил Партдонт уже совсем иным тоном, – товарищ Мазеров, оказав нам величайшее доверие, поручил нашему отряду заступить в засаду с целью захвата вражеских лазутчиков и раскрытия шпионской сети здесь, в Губернске. В связи с чем, твоим личным заданием будет следующее. М… В общем, возьмешь у Лизы чайник и отправишься к Вовочкину за кипяточком. Засада без кипяточка, это, твою мать, не засада.

Партдонта возмущала уже сама мысль, что можно вот так идти в засаду без кипятка.

– Может лучше здесь нагреть кипяточку? – спросил я. – Остынет ведь.

– Весь не остынет, а у нас и греть-то не с чего.

Ничего не понимая, я отправился к Лизе. Она, как единственная женщина в нашем отряде, жила одна в двухкомнатной избе.

– Кто там? – спросила Лиза из дальней комнаты, когда я, войдя в избу, громко чихнул.

– Это я.

– А, Ебунчик! Иди сюда.

Лиза (Какая она красивая!) лежала в постели в одних кружевных трусиках. Когда я вошел, она откинула одеяло.

– Я за чайником, – любуясь ее телом, сообщил я.

– Раздевайся.

– У меня приказ.

– Ты меня не хочешь? А еще Ебунчик!

– Но революция… – попытался я неуверенно возразить.

– А ты по-революционному. Слабо?

– Мне, правда, некогда. Меня Партдонт послал за кипяточком. Сказал, у тебя чайник взять.

– А я его отдала.

– Лизунь…

– Раздевайся. Я тебе такое сделаю. И кипяточек будет самый лучший.

Вовочкин занимал особняк казнокрада Аниськина, который (особняк) имел три этажа, мраморную лестницу и бесконечное количество залов. Но Вовочкин был не один. Вместе с ним в особняке квартировал весь свет революции Губернска.

Тяжело дыша (пришлось бежать бегом), я поднимался по мраморной лестнице, на которой еще недавно лежали ковры, а теперь, как и по всему Губернску лежали горы никому не нужной бумаги. Откуда она берется? Ведь отродясь ее столько не было. А теперь… Драные афиши, листовки, прокламации, газеты… Все это жило своей жизнью и разносилось ветром, как снег или опавшие листья. Революция – это осень бумаги… Интересно, Поэт уже так сказал?

За конторкой вахтера спал одинокий кавказец с пышными усами и трубкой, выпавшей из его рта.

– Простите, товарищ, где я могу найти товарища Вовочкина? – вежливо спросил я.

Кавказец поднял голову и посмотрел сквозь меня совершенно невидящим взглядом.

– Простите, товарищ…

– Враг народа? – спросил он, медленно беря трубку и указывая ею куда-то в пустоту. – Зарежу, твою мать, – после чего добавил длинную тираду на своем кавказском языке.

– Мне нужен…

– Расстрелять! – рявкнул он и со стуком уронил голову на конторку.

В коридоре я нос к носу столкнулся с небольшого роста человеком в кепке.

– Простите, товарищ, где я могу найти товарища Вовочкина? – спросил я.

– А на кой ляд он вам, собственно сдался? – поинтересовался человек в кепке.

– Меня послал товарищ Партдонт с революционным заданием.

– Не послал, а пьислал, – мужичок сильно картавил, – посылают, батенька, не по этому адьесу. Это вам не… Ладно, пойдемте.

Мы вошли в небольшую комнату, судя по всему, кухню. На столе среди старых газет сиротливо скучал обглоданный рыбий хвост. Пахло пивом.

– Наденька, – позвал человек в кепке.

– Да, Вовочкин, – послышалось из другой комнаты.

– Пьими у молодого человека чайник, и отпусти ему кипяточку.

В комнату вошла немолодая и некрасивая женщина в скромном закрытом платье.

– Давайте чайник, молодой человек, – сказала она, глядя как бы сквозь меня.

Я протянул ей чайник. Она сняла крышку и заглянула внутрь. Лицо ее озарила радостная улыбка.

– Вовочкин, взгляни на это.

Вовочкин тоже посмотрел в чайник и тоже остался доволен.

– Давайте, молодой человек, к столу, – приказал Вовочкин, – отведаем, так сказать, что бог послал.

На столе появилась бутыль самогонки, картошка с укропчиком, рыбка и копченое сало с толстым слоем мяса.

– Жаль, хлебушка нет, – душевно так произнес Вовочкин, – но, сами понимаете, голод. Питеьские товаьищи совсем хлеба не видят. И не потому, что у них плохое зьение, отнюдь. Зьение у них что надо. Они отчетливо видят цели и задачи Ьеволюции.